Vorkuta is my hometown. Today, it’s one of the fastest dying cities in Russia. In the late 1980s, more than 200,000 people lived here. Now—five times fewer. People are fleeing the Far North, leaving behind their apartments, their furniture—sometimes without even bothering to shut the door. Entire neighborhoods look like scenes from a post-apocalyptic film. Every year, bloggers come here in search of haunting images of a city almost abandoned by life.

But to me, it’s not a “ghost town.” It’s the city of my childhood. I left Vorkuta in 2005, but I still remember the warm glow of shop windows, crowded streets, the light in apartment windows where someone was always home. I remember a place that never felt cold—even when it was minus 40 outside. A place full of life.

This project is an attempt to reconcile two Vorkutas. The city captured by bloggers—silent, ruined—and the one preserved in memory: alive, warm, familiar. It’s a reflection on how memory works. On how we refuse to say goodbye to the place where we were happy.

At the heart of the project are real photographs of Vorkuta’s abandoned districts. But layered over them are images and memories. This is a dialogue between past and present. And a deeply personal inability to press Ctrl + W—to close the window and walk away.

Воркута — мой родной город. Сегодня — это один из самых быстро умирающих городов России. В конце 1980-х здесь жили более 200 тысяч человек. Сейчас — в пять раз меньше. Люди покидают крайний Север, оставляя квартиры, мебель, даже не закрывая за собой двери. Целые кварталы напоминают постапокалиптические декорации. Сюда ежегодно приезжают блогеры — за кадрами вымершего города.
‍
Но для меня это не «город-призрак». Это город детства. Уехав из Воркуты в 2005 году, я сохранил в памяти витрины с тёплым светом, улицы, полные прохожих, окна, в которых всегда кто-то был. Это воспоминания о месте, где «не было холодно», несмотря на морозы в минус 40. Это место, в котором было много жизни.
Этот проект — попытка примирить две Воркуты. Город в фотографиях блогеров, полный тишины и разрухи, и город в памяти — живой, тёплый, родной. Это размышление о том, как работает память. Как мы отказываемся прощаться с местом, где были счастливы.

В основе проекта — реальные фотографии заброшенных районов Воркуты. Но поверх них накладываются образы и воспоминания. Это диалог между прошлым и настоящим. И личная невозможность нажать Ctrl + W — закрыть дверь и уйти.

A report from a future where algorithms teach empathy and people are still looking for love. “The Inner Reporter of the Poetic Singularity” is a speculative, satirical, and emotional narrative unfolding through the voices of a journalist (John Seabrook) and a mathematician (Hannah Fry) as they report from a post-human future. In a world where artificial intelligence attempts to understand humanity, the work explores themes of empathy, ethics, memory, and digital identity through irony, tenderness, and glitchy surrealism. It is both a eulogy and a love letter — to the absurdity of human attempts to teach machines how to feel.

Репортаж из будущего, где алгоритмы учат эмпатии, а люди все еще ищут любовь. «Внутренний репортер поэтической сингулярности» — это спекулятивное, сатирическое и эмоциональное повествование, разворачивающееся через голоса журналиста (Джона Сибрука) и математика (Ханны Фрай), сообщающих из постчеловеческого будущего. В мире, где искусственный интеллект пытается понять человечество, работа исследует темы эмпатии, этики, памяти и цифровой идентичности через иронию, нежность и глючный сюрреализм. Это одновременно и панегирик, и любовное письмо — абсурдности человеческих попыток научить машины чувствовать.

In this project, I reimagine and interpret well-known artworks in my own way, using Midjourney, images from which have somehow been present in my life. In doing so, I discover seemingly paradoxical, absurd solutions. The works are executed in an expressive style (mixing Bauhaus, Leni Riefenstahl, and neon lights) in a retro collage style, which creates a kind of time displacement. In this process of dialogue, it sometimes becomes unclear whether I am extracting images from Midjourney or it is extracting them from me. What would Caspar David think now, standing at the edge of a cliff? What lies behind Edvard Munch's scream? If goddesses from Greek mythology were present at the Last Supper... and Leni Riefenstahl photographed transgender people?

Tap on the image to open the full gallery ↓

В этом проекте я переосмысливаю и интерпретирую известные художественные произведения на свой лад, используя Midjourney, образы из которого каким-то образом присутствовали в моей жизни. При этом я нахожу на первый взгляд частично парадоксальные, абсурдные решения. Работы выполнены в экспрессивном стиле (с элементами Баухауса, Лени Рифеншталь, Каспара Давида Фридриха, неоновых огней) в стиле ретро-коллажа, что создает своего рода смещение во времени. В этом процессе диалога порой становится неясно, извлекаю ли я образы из Midjourney или он извлекает их из меня. О чем думал бы сейчас Каспар Давид, стоя у обрыва? Что стоит за криком Эдварда Мунка? Если бы на Тайной вечере присутствовали богини из греческой мифологии… и Лени Рифеншталь фотографировала трансгендеров?

Нажмите на изображение, чтобы открыть всю галерею ↓

A satirical look at the hypothetical problem of microchipping.

Саркастический взгляд на гипотетическую проблему чипирования.

Трансформация внутреннего критика: от тирании к сотрудничеству

Цель:
Исследовать, как внутренний критик, первоначально выступающий в роли разрушающей силы, может трансформироваться в союзника через принятие, осознание и внутреннюю работу.

Концепция:
Серия изображений раскрывает путь от самоуничтожающей критики к внутренней гармонии. Вначале критик выступает тираном, давит, мешает жить. Затем происходит осознание: встреча с ним лицом к лицу, понимание его природы. Через принятие критик трансформируется из тёмной силы в союзника, а человек обретает свободу и любовь к себе.

“Oil right, visit the healing muds!” is my reinterpretation of the ecological catastrophe in Anapa. I imagined how the oil spill would have been romanticized in Soviet retro aesthetics: girls in beach dresses advertising the best Anapa sanatoriums, a collection of porcelain figurines in oil slicks, happy children playing with excavators in the oiled sand. This work is a metaphor for not just silencing the catastrophe, but glamorizing it.

«Посетите лечебные грязи!» — мое переосмысление экологической катастрофы в Анапе. Я представила, как разлив мазута романтизировался бы в советской ретро-эстетике: девушки в пляжных платьях, рекламирующие лучшие анапские санатории, коллекция фарфоровых статуэток в нефтяной пленке, счастливые дети, играющие с экскаваторами в замазученном песке. Эта работа — метафора не просто замалчивания катастрофы, но ее гламуризации.

When I saw the exhibition's theme - AI-critique- I immediately thought of the people who are critical about everything- punks. First, I thought of creating illustrations for Russian punk bands - “Korol’ y Shut” or “Grazhdamskaya Oborona”. But then I remembered that there was a true punk in my family- a Leningrad poet Gennady Grigoryev who took nothing seriously - even his own life. I barely knew him, so everything I learned about him was from the family legends - how he came to the Union of Soviet Writers wearing a gas mask and then set the building of the Union on fire; how he stole a memorial desk from the place of Alexander Pushkin’s duel and then returned it and got a reward from the mayor. In my work, I took the real photos and, with AI’s help, tried to recreate the image of the punk-poet from Leningrad - in which imagination and rumors mix with reality. I borrowed the title from Edward Limonov - another critic of everything with a soul of a punk.

Когда я увидела тему AI-critique, я стала думать о людях, которые критично относятся ко всему в этом мире - о панках. Сначала думала сделать иллюстрации к песням Егора Летова или популярной нынче группы “Король и Шут”. Но потом я вспомнила, что в моей семье был самый настоящий панк - ленинградский поэт Геннадий Григорьев- человек, ни к чему не относящийся серьезно, включая свою собственную жизнь. Я почти его не застала, и узнавала я о нем из семейных легенд: как “Геша” пришел на вступление в Союз писателей в противогазе, а потом поджог здание союза, как украл мемориальную доску с места дуэли Пушкина, а потом “нашел ее” и получил за это награду от губернатора. В своей работе я взяла за основу настоящие фотографии и с помощью нейросети попыталась создать этот мифический образ ленинградского поэта-панка,  в котором правда смешивается с выдумками, слухами и легендами. Название позаимствовано у Эдуарда Лимонова - еще одного критика всего на свете и панка в душе.

Propaganda is an integral part of human history. It has been used by various societies and states to shape public opinion, control the masses, and achieve political goals. One of the most famous examples of 20th-century propaganda is the work of Joseph Goebbels, who played a key role in the information policy of Nazi Germany. With my work, I wanted to show that such characters have always existed, taking on various forms depending on cultural, political, and technological conditions.

Пропаганда является неотъемлемой частью человеческой истории. Она использовалась различными обществами и государствами для формирования общественного мнения, управления массами и достижения политических целей. Одним из наиболее известных примеров пропаганды XX века является деятельность Йозефа Геббельса, который сыграл ключевую роль в информационной политике нацистской Германии.
Своей работой я хотел показать что подобные персонажи существовали всегда, принимая различные формы в зависимости от культурных, политических и технологических условий.

This series of works is dedicated to one of the most tragic and beautiful love stories — the legend of Tristan and Isolde. The illustrations embody key moments of the plot: the fateful meeting, the magic of the potion, passion, and the pain of separation. The images are filled with emotions, symbols, and subtle details that convey the atmosphere of medieval romance and fateful trials.

Each illustration is an attempt to touch the eternal theme of love, which is stronger than time, duty, and even life itself.

Эта серия работ посвящена одной из самых трагичных и прекрасных историй о любви — легенде о Тристане и Изольде. В иллюстрациях воплощены ключевые моменты сюжета: роковая встреча, магия зелья, страсть и боль разлуки. Образы наполнены эмоциями, символами и тонкими деталями, передающими атмосферу средневековой романтики и судьбоносных испытаний.

Каждая иллюстрация — это попытка прикоснуться к вечной теме любви, которая сильнее времени, долга и даже самой жизни.